за два дня с тех пор, как она видела его в последний раз. Пытаясь возглавить контратаку роты индийских войск против наступающих японцев на холме Шоусон, Чарльз попал под прицел снайпера, когда выбирался из оврага. Прошло несколько часов, и кровь текла из его раны в груди, прежде чем его обнаружили медики. Боясь, что он близок к смерти, он продолжал настаивать на том, чтобы мать его ребенка получила 112 долларов из его бумажника.
Микки смогла найти работу в больнице, оставив свою младенческую дочь Каролу с кантонским ама в доме на Мэй-роуд.
Вскоре японцы ввели в Гонконге массовое интернирование, как и в Шанхае. Были вывешены таблички с приказом американцам, канадцам, голландцам, британцам и другим вражеским гражданам явиться на парадный плац Мюррея в центре Виктории. Ошеломленные явкой, оккупанты сказали евразийцам с американским или европейским гражданством отправляться домой; благодаря своей азиатской крови они не будут интернированы. Остальные, взяв с собой одеяла, одежду и все имущество, которое они могли упаковать в чемоданы, были погружены на небольшие лодки и переправлены в рыбацкую деревню на южном побережье острова. Стэнли стал крупнейшим из лагерей Гонконга, в котором на протяжении всей войны содержалось в общей сложности 13 390 гражданских лиц и солдат союзников.
Микки поклялась, что не будет интернирована. Лагеря для еврейских беженцев, которые она посетила в Шанхае, убедили ее в том, что это не место для воспитания младенца. Но Чарльз отказался использовать свое влияние как главы военной разведки, чтобы не пустить Микки с дочерью в лагерь.
Он считал, что в лагере им будет лучше с другими некомбатантами союзников в Стэнли. Заметив, что пациенты госпиталя не были включены в облаву, она сама попала в "Куин Мэри", жалуясь на осложнения после кесарева сечения. Затем японцы начали эвакуировать госпиталь, иногда срывая повязки, чтобы убедиться, что они скрывают настоящие раны. Чарльза отправили в лагерь для военнопленных на Аргайл-стрит в Коулуне.
Ломая голову над тем, как стереть алую букву своей американской национальности, Микки сказала подруге: "У меня был муж-китаец..."
Пятью годами ранее она подтвердила в суде, что является женой Зау Синмая; наличие нотариально заверенных бумаг позволило ей спасти его печатный станок. Согласно японским и китайским обычаям, женщина была всего лишь мужским имуществом, а это означало, что национальность жены автоматически совпадала с национальностью ее мужа. Статус Микки как жены Синмая, разумеется, делал ее китаянкой, а в оккупированном Китае, где лозунг был "Азия для азиатов", быть китаянкой было гораздо лучше, чем американкой. Когда она лежала на больничной койке, японский медик выслушал ее историю, кивнул головой и поставил печать на пропуске, который давал ей еще два дня свободы.
В министерстве иностранных дел японский консул подтвердил, что она не будет интернирована. Этот человек оказался знакомым; перед Перл-Харбором они с Чарльзом провели с ним ночь, попивая виски в токийском отеле. Он сказал ей, что, поскольку по закону она была китаянкой, ее не могли интернировать - он должен был знать, ведь именно он разработал этот закон. Ей выдали еще один пропуск, на котором было еще больше специальных печатей. Однако его действительность будет гарантирована только в том случае, если она сможет предоставить доказательство своего замужества.
Вскоре она столкнулась с одним из племянников Синмая на людной улице Гонконга.
"Привет, Фредди, - обратился Микки к молодому студенту. "Ты не мог бы прийти в Министерство иностранных дел и поддержать меня, когда я скажу, что я твоя тетя? Я получаю китайский пропуск как жена Синмая".
Фредди согласился, и ей выдали китайский паспорт. И снова ее отношения с Синмаем оказались бесценными - на этот раз они спасли ее от лишений интернирования в военное время.
Как и много раз до этого, Микки воплотила свои переживания в письменном виде - в серии виньеток, которые были собраны в книге с ироничным названием "Гонконгские каникулы". В отличие от легкомысленных приключений Пан Хе-вена, в них речь шла о выживании в Гонконге, перевернутом вверх дном японской оккупацией.
Как она узнала, отель "Глостер" - главный конкурент отеля "Гонконг" - был переименован в "Мацубара". Некоторое время в ресторане Gripps отеля можно было увидеть одетых в хлопчатобумажные пижамы кули, обогатившихся после разграбления домов на Пике, которые с трудом орудовали ножами и вилками. Куинс-роуд, самая почтенная набережная колонии, была переименована в Мэйдзи-дори, в честь 122-го императора Японии.
Новость о "браке" Микки с Синмаем распространилась среди японцев, которые восприняли это как знак того, что она открыто смотрит на отношения с азиатами. Когда в ее доме стали появляться романтически настроенные клиенты, она давала им уроки английского в обмен на еду, но отбивалась от их более настойчивых требований. Однажды ночью, спасаясь от пьяных лап влюбленного полковника, который приказал ей сесть в его машину, она бросилась в ресторан Kam Loong, управляющий которого оказался братом А Кинга, ее повара. Официанты спрятали ее в кладовке и вывели через черный ход, когда все закончилось.
То, что она избежала интернирования, по мнению Микки, спасло жизнь ее дочери. В первые дни Карола отказывалась брать грудь, и благодаря тому, что у Микки был доступ к варенью, молоку и сахару, которые было трудно достать в лагерях, она была здорова и росла. Испугавшись, что первым языком Каролы станет кантонский пиджин, на котором Микки говорила со своей амой, она постаралась, чтобы дочь говорила на грамматическом мандаринском. Вскоре Карола стала предпочитать соленую рыбу и бобовый творог желе и хлопьям.
Микки проводила дни, гуляя или путешествуя автостопом по рынку на Стэнли-стрит, где продавались награбленные товары, в поисках еды для Чарльза и его сожителей. Постепенно она распродала свои драгоценности и обменяла любимую собаку Скотти на несколько пирожков с репой.
Условия продолжали ухудшаться. Для японцев Гонконг имел сугубо символическое значение: он не служил военным целям, и у них не было ни желания, ни возможности прокормить его жителей. За время войны население Гонконга сократилось с 1,5 миллиона до полумиллиона человек, поскольку голодные жители покидали его в поисках лучшей жизни в "свободном Китае". Японцы ускорили этот процесс, собирая мирных жителей на улицах и отправляя их на джонках (некоторые из них действительно достигли охваченного чумой побережья Кантона через эту гротескную пародию на "репатриацию"). Беззаконие усиливалось. Однажды утром вор с крепкой хваткой попытался сорвать часы с запястья Микки, когда она шла по старой части города. Ее дом был разграблен китайскими бандитами, которые связали ее на два часа и в разочаровании ушли, не найдя никаких ценностей.
